Алеф
Даты проведения: с 16 марта по 16 апреля 2024 года
Мне известен дикий край, где библиотекари отказались от суеверной и напрасной привычки искать в книгах смысл, считая, что это все равно, что искать его в снах или в беспорядочных линиях руки... Они признают, что те, кто изобрел письмо, имитировали двадцать пять природных знаков, но утверждают, что их применение случайно и что сами по себе книги ничего не означают. Это мнение, как мы увидим, не лишено оснований...
Напомним здесь нашу исходную установку - есть я и Вещь. Когда я смотрю на Вещь между моим глазом и ее неописуемой поверхностью рождается вещь, как etloteue между боба и voalv. Наличие передо мной всегда-уже налично-данного мира, который является моим жизненным миром, так или иначе оказывается сопряженным с видимостью. Между мной и Вещью Реального лежит мир видимости.
На что способно в отношении этой видимости искусство? Оно может, во-первых, просто привносить нечто в эту видимость, разноображивая ее содержание.
Однако, при принятии такой позитивной программы искусство оказывается вовлечено в круг ритмического повторения определенного набора сюжетов и паттернов, так или иначе уже бытовавших в культурах прошлых веков. Во-вторых, искусство может дезавуировать видимость. Именно в критическом выпаде в адрес «прекрасного», осужденного как салонное и буржуазное, узнают себя исторические авангарды, именно субверсия разных степеней становится его ключевым ходом и порождает ряд новых медиумов. Однако, помимо позитивной и негативной арт-критики мы можем представить себе и художественную критику третьего пути, такую критику, которая ставит своей целью производство «обоюдоострых» предметов, способных одновременно и дезавуировать и вместе с тем подпитывать видимость, оперируя в ее пространстве двунаправленным образом.
Сам по себе абстрактный экспрессионизм вовсе не нов. Как явление исторического авангарда он преследует примерно ту же цель, что и, например, «театр жестокости» Арто - проникнуть в реальность как она есть, сообщив зрителю опыт пребывания в непрерывном потоке. Так, например, Поллок сам пишет о том, что его полотна не заканчиваются границей холста, представляя своего рода, как бы старомодно это ни звучало, «окна» в пространство бесконечного потока.
Вещь Реального в то же самое время есть главный предмет, обеспечивающий опыт возвышенного. Сам по себе этот опыт состоит в созерцании Вещи в различных драпировках. Абстрактный экспрессионизм классического авангардного периода предпочитает обнажать Вещь, так или иначе совершая работу близкую к психотической.
Машина языка монотонно гудит. Она производит различия. Иными словами, машина языка это машина различающая. Свою работу она совершает на физических телах, из которых она формирует субъекты и объекты, прочерчивая границы между ними, призывая одних и вверяя им других.
В своей художественной практике, ориентированной на абстрактный экспрессионизм, Мика обращается к письму, вводя в живописное пространство случайные графические элементы. Не будучи ни в чистом виде пиктограммами ни иероглифами ни буквами эти знаки так или иначе сохраняют важное свойство - они отмечают различия между предметами, связывая их в рамках текста, или того, что может быть опознано как текст.
Даты проведения: с 16 марта по 16 апреля 2024 года
Мне известен дикий край, где библиотекари отказались от суеверной и напрасной привычки искать в книгах смысл, считая, что это все равно, что искать его в снах или в беспорядочных линиях руки... Они признают, что те, кто изобрел письмо, имитировали двадцать пять природных знаков, но утверждают, что их применение случайно и что сами по себе книги ничего не означают. Это мнение, как мы увидим, не лишено оснований...
Х.Л. Борхес Вавилонская библиотека
Напомним здесь нашу исходную установку - есть я и Вещь. Когда я смотрю на Вещь между моим глазом и ее неописуемой поверхностью рождается вещь, как etloteue между боба и voalv. Наличие передо мной всегда-уже налично-данного мира, который является моим жизненным миром, так или иначе оказывается сопряженным с видимостью. Между мной и Вещью Реального лежит мир видимости.
На что способно в отношении этой видимости искусство? Оно может, во-первых, просто привносить нечто в эту видимость, разноображивая ее содержание.
Однако, при принятии такой позитивной программы искусство оказывается вовлечено в круг ритмического повторения определенного набора сюжетов и паттернов, так или иначе уже бытовавших в культурах прошлых веков. Во-вторых, искусство может дезавуировать видимость. Именно в критическом выпаде в адрес «прекрасного», осужденного как салонное и буржуазное, узнают себя исторические авангарды, именно субверсия разных степеней становится его ключевым ходом и порождает ряд новых медиумов. Однако, помимо позитивной и негативной арт-критики мы можем представить себе и художественную критику третьего пути, такую критику, которая ставит своей целью производство «обоюдоострых» предметов, способных одновременно и дезавуировать и вместе с тем подпитывать видимость, оперируя в ее пространстве двунаправленным образом.
Сам по себе абстрактный экспрессионизм вовсе не нов. Как явление исторического авангарда он преследует примерно ту же цель, что и, например, «театр жестокости» Арто - проникнуть в реальность как она есть, сообщив зрителю опыт пребывания в непрерывном потоке. Так, например, Поллок сам пишет о том, что его полотна не заканчиваются границей холста, представляя своего рода, как бы старомодно это ни звучало, «окна» в пространство бесконечного потока.
Вещь Реального в то же самое время есть главный предмет, обеспечивающий опыт возвышенного. Сам по себе этот опыт состоит в созерцании Вещи в различных драпировках. Абстрактный экспрессионизм классического авангардного периода предпочитает обнажать Вещь, так или иначе совершая работу близкую к психотической.
Машина языка монотонно гудит. Она производит различия. Иными словами, машина языка это машина различающая. Свою работу она совершает на физических телах, из которых она формирует субъекты и объекты, прочерчивая границы между ними, призывая одних и вверяя им других.
В своей художественной практике, ориентированной на абстрактный экспрессионизм, Мика обращается к письму, вводя в живописное пространство случайные графические элементы. Не будучи ни в чистом виде пиктограммами ни иероглифами ни буквами эти знаки так или иначе сохраняют важное свойство - они отмечают различия между предметами, связывая их в рамках текста, или того, что может быть опознано как текст.
Роман Шалганов